Не правда ли, вопрос в заглавии напоминает другой «наивный» вопрос: «Сколько звезд на небе?». Помню свое разочарование, когда в детстве узнал, что пушкинский звездочет не считал звезды, а читал по ним судьбу. Сосчитать их казалось мне куда более важной задачей. Возможно, что для челове- чества в его младенчестве задача счета заключала в себе особый интеллектуальный вызов. Недаром сохранилось так много загадок, в которых звезды — это нечто, что мы безуспешно пытаемся перечислить. «Рассыпалось золото по черному бархату, никому его не собрать: ни попам, ни дьякам, никаким хитрякам, никаким серебрян- никам».
И вот что еще поразительно: профессиональные астрономы на протяжении веков занимались самыми разными вычислениями, а звезд не считали. Всего лишь лет двести назад, то есть совсем недавно, учитывая почтенный возраст этой науки, английский астроном Вильям Гершель начал свое «черпание звезд». Но и его интересовало совсем не общее число звезд, а неравномерность их распределения в пространстве. Считая звезды, он пытался определить форму нашей Галактики.
Краткий экскурс в астрономию дал нам простой пример еще одной проблемы, которую так соблазнительно «атаковать в лоб». Ведь слова, как и звезды, казалось бы, можно перебирать поштучно — бери и считай: раз, два... И не оставляет чувство, что этот подсчет, как и подсчет звезд, кто-то давным-давно сделал. Но в действительности лингвисты были еще более равнодушны к поставленному нами вопросу, чем астрономы к подсчету звезд. Мелькающие в популярных изда- ниях сведения о том. что в таком-то языке столько-то сотен или миллионов слов, характеризуют в основном воображение авторов. А главное — нет объяснений, каким образом получены эти данные.
Ну, что же, если никто до нас не брался за подсчет слов, попробуем сделать это сами. Но не будем тешить себя иллюзиями — в лучшем случае хотя бы для себя ответим на вопросы: возможно ли это, а если возможно, то нужно ли, а если нужно, то для чего?
Прежде чем начать считать, хорошо бы знать, что именно мы будем считать, то есть что такое слово. И здесь мы сталкиваемся с парадоксальной ситуацией. Шумеры или хетты выделяли и классифицировали слова практически так же, как и мы сделали бы это сейчас. Но тем не менее даже сейчас, после каких-нибудь четырех тысяч лет практики, лингвисты не слишком преуспели в теории. Не то чтобы вообще никаких определений слова не было, их предостаточно. Одно из первых принадлежит еще Дионисию Фракийцу (170—90 годы до новой эры): «Слово — это наименьшая часть связного предложения». А вот одно из последних: «Слово — это последовательность букв, заключенная. между двумя пробелами».
Хотя эти определения разделяет более двух тысяч лет. они оба просто ссылаются на опыт членения связных текстов на части. Единственная новость в том, что в течение двух тысяч лет сам этот опыт нашел более или менее последовательное отражение в орфографии. Дионисий Фракиец не мог ведь сослаться на пробелы — в его время как эллины, так и другие народы обходились без них.
Да вряд ли вообще когда-либо можно будет дать вполне удовлетворительное определение слова. Просто в языкознании нет более очевидного, наглядного и важного понятия, через которое можно было бы определить слово. Великий немецкий лингвист Вильгельм Гумбольдт писал: «Слово есть полный, распустившийся цвет языка; в слове язык дает свое окончательное произведение...» Вот так.
Но ведь и Вильям Гершель, когда начал считать звезды, не имел никакого определения звезды! Вместо этого у него были составленные его предшественниками каталоги, где перечислены типичные, удобные для наблюдения, так сказать, образцовые звезды. Их давно уже научились отличать от планет и их спутников, от комет... А Гершелю пришлось научиться отличать их от туманностей, которые были хорошо видны в его мощный телескоп.
В таком же приблизительно положении находимся и мы. У нас нет «магической формулы» слова, но есть тщательно подобранные примеры — словарь. Словарь, конечно, не просто список «стандартных блоков», из которых строится текст (такие стандартные блоки обычно называют формами слов или словоформами), но «типизированных блоков». То есть при составлении словаря, как правило, отвлекаются от грамматических различий между словоформами: вместо стол, стола, столами в словаре будет представлена лексема стол, а вместо бегу, бежал, буду бежать — будет только бежать.
С помощью грамматических правил для каждой лексемы можно образовать совершенно определеное число форм. Соответствующие правила обычно имеют вид таблиц, которые прилагаются к cлoвapю. Поэтому если сосчитать лексемы, то число форм, будь в этом нужда, получить уже легко.
Решая, что перед ним — слово или нет, лингвист использует словарь примерно так же, как биолог-систематик собранную коллекции «Знакомясь с многочисленным представителями какого-либо рода, мы узнаем, какие признаки у них варьируют, в каком направлении и в каких пределах. В результате этого ознакомления у нас и складывается представление о типе род.
У хорошего систематика эт представление очень отчетливо. Руководствуясь им, он смело включает вновь открытую форму в данный ный род или, наоборот, выделяет из его состава формы, которые не подчиняются законам варьирования признаков, характерным для этого рода, и которые, таким образом, являются чуждыми его типу и не укладываются в его поле. Но этот систематик, конечно, никак не сможет нарисовать или описат тип, хотя он является для него настоящей реальностью...» (из письма Б. С. Кузина — А. А. Любищеву).
Языкознание не в меньшей, вероятно, степени, чем систематика есть искусство рассуждать на пpимерах.
Поэтому посмотрим прежде все го, какие коллекции русских слов есть в нашем распоряжении. Haименьшие по объему словари — эт словари-минимумы, включающие как правило, две-три тысячи слов. Эти словари предназначены дл первоначального ознакомления с неродным языком в школе или вузе и должны быть «пройдены за определенное число учебных часов». Головоломная задача, которую пытаются решить их cocтaвитeли, напоминает, как мы в детстве менялись перочинными ножиками. Нож был спрятан в руке, и вес азарт игры состоял в том, чтобы по крохотному кончику лезвия угадать, что предлагается в oмен. Один из лучших словарей такого типа, действительно позволяющий нечто сказать о лексике русского языка по ее «кончику» (в словаре примерно две с половиной тысячи слов), предназначен для учащихся эстонских школ (составители Э. Роовет и Э. Штейнфельдт). Я раскрыл этот словарь наугад и выписал подряд восемь следующих слов: двенадцать, дверь, двести, движение, двое, двор, дворец, девочка.
Следующий тип словарей — «карманные», их объем примерно в три раза больше словаря-минимума — семь-восемь тысяч слов. Это исключительно двуязычные словари (русско-английский, русско-немецкий и т. д.). Хотя подобные словари давно издаются во всем мире, никогда не было ясно, зачем они нужны: то ли в качестве шпаргалки, то ли — сувенира.
Чтобы понять, какие новые при меры слов дают эти более пространные словари по сравнению со словарями-минимумами, выберем из них те слова, которые можно вставить, учитывая алфавитный порядок, между двенадцать и девочка. При этом будем учитывать только те, что есть в большинстве подобных словарей. После просмотра нескольких словарей в нашем списке, кроме исходных восьми, оказалось еще четырнадцать слов: двигатель, двигаться, двинуться, двоеточие, двойка, двойник, двойной, дворник, двоюродный, двуличный, двурушник, двусмысленный, двухэтажный, девать.
Вновь утроим объем нашей коллекции. Двадцать — двадцать пять тысяч слов — это стандартный объем «краткого» двуязычного словаря. Такие словари тоже издаются во всем мире. Помещенных в них слов уже достаточно для чтения, например, газеты. И вновь отберем слова, попавшие в большинство таких словарей, но которых нет в более кратких. Список пополнится еще сорока словами; среди них: двигать, движимость, движимый, двоиться, двойня, дворняжка, двоякий, двухколейный, дебаты, дебри, деверь, девиз и другие.
Утроенный объем «краткого» словаря — семьдесят — восемьдесят тысяч слов. Это объем либо «большого» двуязычного словаря, либо толкового одноязычного словаря, который претендует на то, чтобы достаточно полно отразить лексику современного литературного языка. К этому типу словарей относится выходящий сейчас вторым изданием «Словарь русского языка» в четырех томах — так называемый «Малый академический» (первое издание 1957— 1961 годы; 82 159 слов), и несколько устаревший, но все ещё очень ценный «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова (1934—1940 годы; 85289 слов). Аналогичные по задачам и объему словари изданы для всех основных европейских языков.
Здесь нужно упомянуть еще о двух типах словарей, занимающих как бы промежуточные положения по отношению к словарям описанной выше «тетрады». О двуязычных словарях, которые примерно в два раза больше «карманных» (15 тысяч слов или около того), ничего особенно интересного сказать нельзя. Другое дело словари, примерно в два раза большие «кратких». Двуязычные словари на 50 тысяч слов пользуются наибольшей популярностью, так как они позволяют решить большинство вопросов, которые возникают у человека, прилично владеющего языком, при чтении иностранного текста, и — что удобно — обычно издаются в одном томе. Такйй же объем имеют и самые маленькие, но и самые популярные толковые словари. Сюда относится всем известный словарь С. И. Ожегова (четырнадцатое издание, 1983 год; около 57 тысяч слов).
Выписав из академического словаря и словаря Ушакова слова, пополняющие мой список, я вставил несколько слов, пропущенных в них, но вошедшие в «пятидесятитысячники», или в словарь Ожегова. В результате в списке появи лось 22о слов. Среди них были такие, которые нельзя связать ни с какой специальной областью: дворик, дворничиха, двубортный, двукратно, двоедушие, двуногий и т.д. Но были и уже «попахивающие» химией (двуокись, двууглекислый, двухатомный), биологией (двоякодышащие, двудольный, двудомный, двулетник), геологией (девон, девонский), экономикой (дебет, девальвировать, девиза, девизный) и т. д. Впрочем, каждое из этих слов вполне могло появиться и не в специальном тексте.
Интересно, какие новые слова появились бы в списке, если бы можно было заглянуть в словарь раза в три больше, чем самый полный словарь «тетрады»? К сожалению, для русского языка такой словарь — в нем было бы 200— 250 тысяч слов — не составлен. К этому объему приближается «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля. Но нисколько не преуменьшая достоинств этого удивительного словаря, нужно заметить, что, во-первых, первый том первого издания этого словаря вышел 120 лет назад. во-вторых, он совершенно не сопоставим с рассмотренными выше словарями.
Дело в том, что пока все использованные словари — это словари литературного русского языка, то есть они фиксируют результаты выбора одного или нескольких способов выразить нужное понятие из огромного количества других способов, которые не противоречат законам русского языка. Пару близнецов можно было бы назвать двойней, двойняшками, двояшками, двойнями, двойчатами, двойчатками, двойничками, двойнишками, двояками, двоячками. двоятами и т.д. Не понятно, почему мы не называем их двушками, а двухкопеечную монету — двойняшкой.
В данном случае литературный язык, то есть, попросту говоря, небольшая, но влиятельная часть общества — «пишущая братия», выбрал двойню, не отверг двойняшек (ограничив их употребление пометой «разговорное»), но отказался от двояшек, (с пометой «просторечное» — это слово вне литературного языка).
При этом словарь часто не только фиксирует выбор, сделанный носителями литературного языка, а производит свой, еще более жесткий «нормализующий» выбор.
Выбор, сделанный «пишущей братией», не обязательно является окончательным. Судя по всему, двойни или двойчатки на границе XIX и XX веков вполне укладывались в тогдашнюю норму, а слово двойня в начале XIX века, наоборот, казалось неприемлемым. Поэтому объем в 200—250 тысяч слов должен был бы иметь словарь, отражающий принятые сейчас решения и всю историю их принятия. Такие словари обычно опираются на большое число цитат, взятых из наиболее авторитетных источников соответствующего периода. К этому типу словарей у нас ближе всего «Словарь современного русского литературного языка» (1948—1965 годы) в семнадцати томах, но он отражает только последние 150 лет истории литературного языка. Итак, для того чтобы убедиться в неполноте собранной коллекции, даже не нужно сравнивать ее со словарями-рекордсменами. Но все-таки, говоря словами Б. С. Кузина, она позволяет узнать, какие признаки включенных в нее представителей варьируются и в каком направлении. Может быть, мы поймем, и в каких пределах варьируются эти признаки? А тут уж рукой подать до ответа на наш основной вопрос...
В моей коллекции есть, например, способы выразить качество (двудомное — о растении), дать имя этому качеству (двудомность), назвать носитель этого качества (двудомные). Но чаще так: качество есть (двулетний, двухатомный), но нет имени (ни двулетности, ни двухатомности). Есть двулетник, но нет двухатомника (а почему бы так не могла называться молекула газа?). Не удалось найти примеров употребления слов двуногость, двурукость, двустепенность, но повезло с двухвалентностью, двусоставностью, двуцветностью. По аналогии с двуличничать и дебоширничать можно предположить дворничать и. представьте, примеры употребления этого слова есть.
Бросается в глаза обилие в коллекции слов, начинающихся с двуи двух-: двубортный, двуголовый, двугорбый, двухактный. двухаршинный, двухлемешный и т. п. Их более ста пятидесяти! Но, конечно, это только незначительная часть существующих в языке. В периодически издаваемом справочнике «Новые слова и значения» я обнаружил еще двадцать пять подобных слов, которые составители нашли в литературе, изданной в шестидесятые — семидесятые годы, но которых пока нет ни в одном толковом словаре. Но и эти данные далеко не полны. В более или менее случайно отобранных текстах длиной свыше миллиона словоупотреблений (на основе этих текстов был составлен «Частотный словарь русского языка») встретилось восемь слов, которые не были отмечены и в справочнике «Новые слова». Отсутствие в словарях двух из них — двумерный и двухсерийный — скорее удивительно (впрочем, пропуски в словарях бывают самые поразительные: название части тела лошади — круп — мы заимствовали у французов не позже 1795 года, а в словарь это слово попало только в 1934 году; до сих пор в словари не попало слово нервотрепка).
Итак, слов на дву- двух- много. Но сколько? Среди этих слов мне встретились двухвесельный и двухмачтовый. По понятной ассоциации я поинтересовался, есть ли в каком-либо из самых больших русских словарей двухтрубный. Оказалось, что мачты лексикографы считали прилежно (есть и одномачтовый и трехмачтовый), а пароходы признавали только трехтрубные. Но тщательнее всего считали года (ни метры, ни тонны, ни версты!): к двулетнему удалось добавить однолетний, трехлетний и так весь первый десяток. Во втором были пропущены 11, 18, и 19, в третьем только 22, 25 и 30, а далее — «по десяткам»: 40, 50. 60, 70 (и 75), но 80 и 90 пропущены. До тысячи — «по сотням»: 100, 200, 300... и еще 250. За 1000 следует 2000, и счет оборвался. То есть из двух тысяч слов на -летний составители поместили только тридцать семь.
Претензий к ним, конечно, нет: что бы это был за словарь, в котором толковалось бы слово четырехсотпятидесятисемилетний или трехтысячесемисотдвадцатидвухмильный? Но слова-то такие есть... И почему мы остановились на 2000? В натуральном ряду нет последнего числа, поэтому подсчет слова на -атомный, -летний, -километровый, -метровый и так далее не закончится никогда. Но подумайте: тогда вообще не важно знать, сколько существует других слов, так как если к бесконечному числу членов натурального ряда добавить еще конечное число других слов, сумма не станет больше!
Сначала эта мысль может показаться дикой. Но, смотрите, в той же коллекции есть слова двуокись, двууглекислый. Что мешает добавить сюда бикарбонат (в словарях нет)? Хотя сейчас по сравнению с углекислым натрием это более распространенное название обычной питьевой соды. Или триэтаноламинлаурилисульфит (я взял это слово не из химического справочника, а с этикетки шампуня). Не так уж сложно показать, что число возможных названий химических веществ не меньше, чем число натуральных чисел. Возьмем очень узкий класс соединений: ациклические углеводороды. Их названия могут включать комбинацию латинских и греческих числительных, соответствующую любому натуральному числу. Название дотриаконтагексан говорит, что в этом соединении 132 атома углерода. И любое из этих названий может понадобиться! Хотя бы для того, чтобы сказать, что такого соединения не существует в природе.
С выводом о том, что слов бесконечно много (хотя математически натуральный ряд — это самая «маленькая» бесконечность), мириться как-то не хочется. Ведь если слов бесконечно много; то среди них будут слова какой угодно длины, а их не только произнести, но и записать-то нельзя. Это не очень сильное возражение: важно лишь, чтобы мы четко представляли, что значит данное слово и умели отличать его от других. А если нам понадобится вставить его в текст, то мы его просто сократим: даже девятнадцатый век мы записываем как «XIX в.», дезоксирибонуклеиновую кислоту знаем как ДНК, а в словарях и вовсе помещаем «метаслова»: статьи вроде архи-, двух-, -метровый, -атомный — это не слова, а инструкции, как построить слово, если оно нам нужно.
И все-таки утверждение, что в языке существует бесконечно много слов, не то чтобы неверный, а какой-то бессодержательный ответ на поставленный «наивный» вопрос. Мы получили его потому, что предположили, что понятие существует имеет один и тот же смысл как по отношению к словам двенадцать, двое, дверь, так и по отношению к двухсотпятидесятитрехтысяччетырехсотсемидесятитрехмильный или к придуманным писателем В. Набоковым какжеиначностью и ямщикнегонилошадейностью. Некоторые подсчеты помогут нам понять, в чем изъян такого предположения. Чтобы проделать эти подсчеты, вернемся еще раз к собранной нами коллекции слов.
Я разделил свою коллекцию на четыре списка. В первый вошли восемь слов из словаря-минимума, во второй список — четырнадцать слов, которые были обнаружены в «карманных» словарях, но не в списке 1, подобным образом в третий список я включил сорок слов, которые были в «кратких» словарях, но которых не было в списках 1 и 2, в четвертый — только те слова, которые встретились в наибольших словарях «тетрады».
Но место слова в языке определяется не только числом значений, то есть перенумерованных разделов, на которые разбита словарная статья, но и его сочетаемостью с другими словами, использованием во фразеологических оборотах и т. д. Чем более своеобразна сочетаемость слова, тем больше приходится приводить примеров, тем больше размеры статьи. Поэтому лучше будет, если. кроме числа значений, подсчитать число строк, которое занимает соответствующая словарная статья.
Кроме числа значений и объема статьи, я нашел с помощью уже упоминавшегося «Частотного словаря русского языка» число употреблений данного слова. Так, из миллиона словоупотреблений 277 приходились на слово дверь; двойка встретилась только один раз, а двудомные — ни разу.
Еще слово может быть охарактеризовано своим возрастом, то есть числом лет, которые отделяют наше время от момента появления этого слова в языке. С помощью целого ряда пособий, которые здесь даже перечислить было бы трудно, мне удалось определить возраст почти всех слов в коллекции. Правда, точность датировки была разной. В четвертом списке было, например, слово девонский (о геологическом периоде). До 1844 года в русских текстах нет примеров его употребления, но в данном случае можно уверенно считать, что если его возраст и превышает 140 лет, то очень ненамного: в английском, откуда это слово было заимствовано, оно возникло в 1839 году (было предложено геологом Р. Мурчисоном). С 1840 года и позже, конкурируя с девонским, употреблялось слово девоньянский, девонианский, которые совсем буквально воспроизводили термин Мурчисона devonian. Но случай с девонский исключительно прост, а, в общем, определение возраста слова — это сложное искусство. Наконец, я подсчитал число букв в каждом слове — его длину.
В пределах одного и того же списка все характеристики — число значений, частота, возраст, длина слова — могут сильно варьироваться, но средние значения этих характеристик для разных списков обнаруживают уже совершенно отчетливую тенденцию (та же тенденция будет прослеживаться независимо от того, с какого списка слов мы начнем, разве что нам очень с этим списком не повезет) Как именно изменяются средние характеристики списков, показано на диаграмме. На ней видно, что в каждом следующем по номеру списке среднее число значений у слова сокращается примерно на 0.5 (а в целом — с 2,4 до 1,2), длина словарной статьи — почти вдвое (слова первого списка занимают в словаре по сорок, а четвертого — по пять строк), возраст убывает не меньше, чем на один век, зато длина возрастает почти на одну букву. То есть слова, которые есть в больших словарях, но отсутствуют в маленьких,— редкие, но длинные слова. с небольшим количеством значений, причем эти значения могут быть просто истолкованы. В языке эти слова новички. Нужно еще добавить, что среди них мало слов с грамматическими особенностями, ничтожное число служебных, но много производных, заимствований или буквальных переводов с иных языков. Если краткий словарь включает слова, то большой, кроме них,— массу словечек (иногда, правда, очень длинных). В словаре, как во Вселенной: чем менее яркая звезда, тем больше таких звезд.
Составляя словарь определенного объема, лексикографы, как правило, ничего не измеряют и не считают (исключение — составление словарей-минимумов). Они интуитивно оценивают «звездную величину» слова и стараются — насколько это позволяют другие требования к словарю, о которых мы здесь умалчиваем,— помещать в словарь слово с данной «звездной величиной» только тогда, когда в него уже включены все более «яркие» слова. «Яркость» слова мы будем называть его статусом, а рассмотренные выше характеристики — число значений, объем словарной статьи, частоту, длину, возраст — будем считать шкалами, по которым количественно (но приблизительно!) можно этот статус измерить.
Теперь мы в состоянии, сформулировать основную гипотезу: возможно, что всего в языке бесконечно много слов. но слов, статус которых ощутимо отличается от нуля,— конечное число. Но, чтобы хотя бы приблизительно оценить это число, качественных соображений недостаточно, нужны точные зависимости.
Посмотрим, какие из известных математической лингвистике закономерностей могли бы нам помочь.
Пристальное внимание сначала изобретателей систем стенографии, специалистов по методике преподавания языка, а потом и лингвистов привлекла устойчивая связь, которая существует между одной из шкал статуса —частотой слова — и числом слов, имеющих данную или большую частоту. Последняя величина называется рангом слова. Слова с малым рангом — самые ходовые, а с большим — редкие.
Казалось бы, можно задаться какой-нибудь очень маленькой частотой употребления (раз на миллиард употреблений) и считать существующими только те, ранг которых меньше ранга слова с данной частотой. Так приблизительно и поступают составители словарейминимумов: они считают, что все русские слова, встречающиеся реже, чем тсврвК QQ латватеят раз на миллион, лежат по ту сторону «языкового горизонта» учащегося. А по «эту сторону» оказывается, как правило, две »-зю~ яевивбй —з^нгтысячи. К сожалению, для решения нашей задачи этот простой в принципе подход использовать нельзя. Зависимость между рангом и частотой — эмпирическая. Для нескольких тысяч самых частых слов она может быть выражена простой формулой, но, чтобы выявить такую зависимость для малых частот, нужно очень хорошо понимать ее природу. Иначе можно получить самые различные результаты. А пока мы этой природы не понимаем. Мы даже как следует не знаем, что такое частота употребления: это понятие непосредственно не соотносится с другими понятиями нашей культуры. А выбор «горизонта»— это попытка определить, какие слова обладают для нас культурной ценностью, а какие — нет.
Другое дело — возраст слова. Время — категория хорошо освоенная нашей культурой. Зададимся некоторым возрастом Т и будем считать, что все слова, имеющие возраст Т или больше, — «старые», а остальные — «молодые».
В теории исторического изменения словаря (подробно оно излагается в книге, написанной автором совместно с М. М. Херц: «Математические методы в исторической лингвистике». Москва, 1974) есть крайне полезная формула, которую можно привести и здесь, настолько она проста: число старых слов в бесконечно большом словаре составляет 2 k
2, то есть конечно при любом отличном от нуля Т.
В этой формуле k — коэффициент. о котором нужно сказать несколько слов, так как от значений этого коэффициента и зависит точность оценки числа слов.
Этот коэффициент определяет темпы изменения словаря. Найти их можно только экспериментально, для чего нужны тщательно составленные частотные словари и возможно более точное установление возраста сотен, а лучше— тысяч слов. В пятидесятые годы много надежд было связано с гипотезой, что в любом языке для некоторой части словаря темпы эволюции постоянны. Это открывало путь к определению абсолютного времени этногенетических событий, единственным свидетелем которых был язык. Но потом пришло разочарование, полной аналогии между радиоактивным распадом и исчезновением старых слов не было На приведенном графике видно, как «пульсировали» темпы эволюции всего словаря русского языка на протяжении последних восьми веков его истории. Взглянув на график, можно даже догадаться о причинах этих пульсаций.
Резкое ускорение темпов обновления словарного состава, которое русский язык пережил в XVIII веке, когда формировался литературный язык, английский язык пережил в эпоху, описанную В. Скоттом в романе «Айвенго», а немецкий — в эпоху Реформации. Если отвлечься от таких скачков, то скорости изменения словарей в разных европейских языках если и не совпадают, то станут сопоставимы. А следовательно, станут сопоставимы и оценки числа слов в этих языках.
Самое интересное и самое трудное — определить скорость эволюции словаря в настоящее время. За последние сто лет эта скорость в русском языке (и не только в нем) уменьшается по сравнению со средней, а следовательно, возрастает объем словаря. Можно предположить, что в XX веке k = 4 x l0
-6 или еще меньше. Таким образом, слов с возрастом больше века в русском языке немногим более полумиллиона. Но поскольку ранее эти темпы были выше, то со времен Куликовской битвы сохранилось всего несколько тысяч слов. Теперь, чтобы ответить на поставленный в заглавии вопрос, нужно только подставить вместо Т какое-то конкретное число (веков), то есть решить, сколько должно просуществовать в языке слово, чтобы приобрести минимально необходимый статус.
Числительное, которое при записи словами занимает три страницы, или название химического соединения, содержащее информацию о связях тысяч атомов, вообще не имеют истории. Они порождаются по однозначным правилам, и здесь не происходит никакого выбора, результаты которого должна была бы сохранить коллективная память носителей языка. Но, когда под пером автора рождается слово вроде девонский, акт выбора налицо: можно было написать девонианский, девоньянский или выразить ту же мысль еще многими способами. Выбрать способ выражения — это еще не все. Из огромною числа неологизмов, которые изобрел Льюис Кэрролл, подавляющее большинство существует исключительно в тексте «Алисы в Стране Чудес». Самостоятельной истории они не имеют. Только один Кэрролл экспериментировал с этими словами. Со словами девонианский или тебсстоимость экспериментировало — соответственно 140 и 14 лет назад — уже несколько авторов. И эксперименты продолжались по нескольку лет. Но... Лексикографы называют такие «неподхваченные» слова окказионализмами.
В течение многих лет неудачными экспериментами казались современные слова будущность, вдохновлять, влиять. Чаще всего конец сомнениям, окказионализм перед нами или нет, кладет словарь. Любопытно, что «испытательный период», который проходит слово от начала своего употребления до включения в словарь, практически не изменился на протяжении последних двух веков существования русской лексикографии. Как в конце XIX века, так и в середине XX века половина всех слов, впервые зарегистрированных наиболее авторитетными словарями, вошли в употребление за двадцать — тридцать лет до этого. Есть довольно широко употребляемые слова, которые вышли или выходят из употребления, так и не попав ни в один толковый словарь: студебеккер, сверхзвезда (на смену пришел квазар), партгосконтроль (теперь — народный контроль), твист и другие.
Так какую же границу выбрать между «бытием» и культурным «небытием» слова? Одна минута, которая нужна, чтобы написать длинное слово,— это вроде бы мало. А две минуты, год, тридцать лет? По существу вопрос о границе между «бытием» и «небытием» не может решить наука. Это вопрос о ценностях. Историки же не решают вопрос о том, что такое историческое событие.
Но если у читателя есть собственное представление о том, какой промежуток времени гарантирует приобретение словом некоторого минимального статуса, он, взяв карандаш и бумагу, теперь может сам проделать нужные вычисления.
в начало.
Используются технологии
uCoz